– О, благороднейший и великодушнейший Наджим аль-Газали, да сохранит тебя Аллах и помилует! Позволь и мне заявить о своих правах! Мы преодолели тяжёлый путь от самого Коканда, спасали караваны, дрались с «коршунами пустыни», упрекали шайтана и волей небес помогли тебе захватить в плен великого Багдадского вора с сообщником Насреддином…
– Не поняла? – грудным голосом прогудела богатырша. – Лев и Ходжа в плену?! А ну повтори это ещё раз…
– Не волнуйтесь, почтеннейшая, – поспешил успокоить домулло. – Видите, мужчина и так весь на нервах, ляпнул глупость, потом исправится. Не надо сразу бить его туда, куда вы нацелились, нам всем будет за него больно…
– Так я продолжу? – Аслан-бей явственно почувствовал, что смерть прошла рядом. – Благородный и милосердный султан Коканда, сиятельный Муслим аль-Люли Сулейман ибн Доде возжелал взять эту женщину в жёны. Не будет ли падишах чинить ей в том препятствий, если она покинет твой гарем и войдёт в него на законных правах, по собственной воле?!
– Косею с вашего юмора, да ведь она ещё замужем! – возмутился честный россиянин, всегда стоящий на страже брака друга.
– Я была замужем, – печально вздохнула госпожа Ирида, и в её глазах промелькнула тень невысказанной обиды. – Но мой супруг изгнал меня, при свидетелях-мусульманах произнеся страшное слово «талак»!
– Что ж тут страшного, уважаемая? – деловито включился домулло. – Он был пьян, устал на работе, вернулся с нетрезвыми друзьями и, может быть, и вправду сказал кому-то там «талак»? Но ведь походя, мимоходом, не всерьёз и всего только один раз…
– А я что, дура, дожидаться второго и третьего?! Убила бы недоумка…
– Не надо, его уже убивают.
– Кто посмел?! – От гневного рёва вспыльчивой девицы с потолка плавно посыпалась побелка.
– Да уж нашлись желающие. – Лев подмигнул разом спавшему с лица главе кокандской стражи, и продолжил: – Вот он, добрый дядька Аслан-бей, хитростью заманил твоего Ахмеда в гарем, откуда заранее вывезли всех вас, но оставили внутри огромную злобную обезьяну! Ещё и свет везде потушили…
– Так ему и надо, – кидаясь из крайности в крайность, всё ещё не понимая происходящего, надулась Ирида. – Зачем он полез в гарем властителя Самарканда?!
– За вами, о недогадливейшая из жён, – печально склонил голову лучший врун восточных сказок. – Он шёл босиком в поисках вашего следа по семи пустыням, он просил милостыню, жил куском чёрствой лепёшки, увлажняемой дождём и просоленной ветром. Он смиренно сносил тумаки и оскорбления, даже во сне шепча ваше имя сострадательным звёздам. Он дрался с тысячей стражников, он не испугался иззубренных клинков страшных разбойников, он не отступил бы и перед самим нечистым, лишь бы заслужить честь снова увидеть отражение солнца в ваших глазах! Лишь бы упасть перед вами на колени, коснуться лбом расшитых башмачков и тихо сказать: «Ирида, госпожа сердца моего, я твой верный раб, приди и возьми меня, э?»
Шайтан хуже Сусанина!
Поляк-мусульманин
К финалу этого страстного, поэтичного, театрализованного монолога многие, уже не скрываясь, всхлипывали. Да что уж там многие, даже сам храбрейший Аслан-бей и тот пустил робкую, треугольную слезу…
– Где… мой… возлюбленный муж? – сипло выдавила аль-Дюбина, борясь с комом в горле.
– Да говорю же, в гареме, с гориллой! – давясь от хохота и одновременно изображая полнейшее отчаяние, поддержал друга Оболенский. – А мы тут стоим, треплемся о любовном и возвышенном… Эй, подруга, да ты, может, уже целых десять минут как вдова!
Издав клокочущий стон недоеденного мамонта, громкая восточная женщина галопом ринулась вон, спеша на выручку тщедушного супруга. Юный Наджим первым кинулся к ближайшему окну и, указуя пальцем вниз, радостно зашептал:
– Сейчас, сейчас… все сюда, смотрите!
Из оконного проёма было отлично видно залитое луной угловое здание гарема. Ирида, с пунцовыми щеками и растрёпанным причесоном, загребая тапками, гукнулась всем телом, поскользнувшись на повороте, и только-только завыла, как…
Двери гарема распахнулись изнутри, и на пороге появился томно-усталый башмачник, в женском платье, с подолом, заткнутым за пояс и без паранджи. Мокрое лицо его блестело от трудового пота, лучась осознанием исполненного долга. Увидев свою жену, он чуточку удивился, зачем-то оглянулся назад, пожал плечиками и, мелкими шажками двигаясь вперёд, галантно подал ей руку, помогая подняться.
– Я пришла тебя взять! – заливаясь слезами, здоровенная аль-Дюбина схватила мужа в охапку и унесла, покрывая мокрыми поцелуями. Сентиментальные восточные наблюдатели из окна испустили дружный вздох умиления…
Но самое удивительное, что буквально через пару минут из тех же дверей вывалилась донельзя довольная обезьяна! И хорошо, что блуждающую улыбку на её сладострастной физиономии не видел уже никто…
– Ва-ах, по-моему, всё закончилось очень красиво, а главное, в полном соответствии с законами шариата и лучшими традициями арабских сказок, – назидательно оповестил домулло, когда все присутствующие поочерёдно отлипли от окна, где они едва не задавили бедного падишаха.
С тезисом Насреддина согласились все, и лишь храбрейший глава городской стражи Коканда низко опустил голову:
– Воистину так, греховно мешать тому, что предначертано небесами…
– Тогда чего портить постной физиомордией праздник?! Отметим такое дело, я угощаю! В смысле сейчас по-быстренькому где-нибудь украду и выпьем…
– Увы, о благороднейший из всех воров, мне не до праздника… С каким лицом я теперь вернусь к нашему пресветлому султану? Я не исполнил его приказа, не привёз обещанного, не справился с одной женщиной… Он, конечно, очень милосерден, по-своему, но в порыве неудовлетворённого любовного пыла запросто прикажет бросить меня в клетку с леопардами…